Читать книгу "Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс"

♦

Отец нанял людей, чтобы обнести лужайку перед домом со стороны двух пересекавшихся улиц низким забором из длинных продольных досок. Всю траву вырвали, осталась только земля. Со стороны Уэверли-стрит решено было посадить дерево.

– Мне нравятся дубы на Восточном побережье, – сказала Лорен в машине, когда мы обсуждали, какое именно дерево посадить.

– Ты знаешь дубы с Восточного побережья, Лиз? – спросил отец, глянув на заднее сидение, где сидела я. Словосочетание «Восточное побережье» он обычно употреблял как синоним слова «второсортный».

– Как они выглядят?

– А вон, – ответил отец, показывая на растущее между тротуаром и дорогой дерево. Оно было совсем не похоже на калифорнийский дуб. Его листья были больше и с неровным краем, как будто в нем понаделали дырок с помощью огромного дырокола.

В конце концов они решили пересадить взрослый медный бук. С помощью крана дерево опустили в глубокую яму. Толстенный ствол и клубок корней. Оно было высотой с двухэтажное здание и поднималось над крышей дома. Его голые ветви, на которых задержались только несколько мертвых листьев, торчали вверх и в стороны, будто прутья метлы.

Уходя по утрам и возвращаясь по вечерам из школы, я искала на нем следы жизни: листья, почки – хоть что-нибудь, что указывало бы на то, что дерево собирается расти и цвести. Но и через месяц бук не изменился. На нем не появилось новых листьев, он не распрямился, чтобы стать симметричным, как другие деревья, а так и остался покосившимся и бесплодным. Однажды приехали люди, распилили на части ветви и ствол и увезли.

Как-то раз к нам на обед пришла подруга отца Джоанна. Она работала в Apple почти со дня основания, и у нее был девятимесячный сын, ровесник Рида. Стив устроил ей экскурсию по дому.

– А вот это, – сказал он, показывая на серебрящиеся от времени деревянные балки под потолком небольшой ниши, – использовалось при строительстве моста «Золотые ворота».

Я подумала, что они были частью самого моста, но после поняла, что он имел в виду строительные леса.

– А ты не беспокоишься насчет белков, Стив? – спросила Джоанна за обедом. У нее был приятный акцент. Она сказала, что в веганской еде может быть недостаточно белка и жиров для развивающегося детского мозга. По ней было видно, что она из тех, кто часто беспокоится.

– Не-а, – со спокойной уверенностью ответил отец. – Ты ведь знаешь, что в наиболее важный для развития период дети питаются грудным молоком?

Он всегда приводил этот аргумент, когда его спрашивали о веганской диете.

– Да. И? – осторожно ответила Джоанна.

– И знаешь, что? Грудное молоко только на шесть процентов состоит из белка, – заявил он. – А значит, белок не так уж и важен.

Он высказывал свои выводы так убедительно, что я много лет не подвергала их сомнению. Он верил, что молочные продукты состоят из слизи, а слизь забивает духовное зрение, совсем как нос. Именно посредством диеты он обособлял себя от окружающих. Когда я была маленькой, он относился к своему рациону чуть проще и иногда даже позволял себе мороженое из магазинчика Häagen-Dazs на территории Стэнфорда. Но теперь он сделался несгибаемым и требовал, чтобы никакие продукты животного происхождения не касались губ ни одного из членов его семьи, в особенности Рида.

Я подмечала, какой уверенной в себе кажется Лорен, как симметрично и безмятежно ее лицо, тогда как мое лицо, казалось, составлено из двух неровных половин: бровь, глаз и ухо с одной стороны были выше, чем с другой. Без моего разрешения и моего ведома лицо отражало все мои мысли и чувства: так хмурится и светлеет небо. Я сталась подражать той марене, в которой Лорен отбрасывала длинные волосы. Она не была хиппи, не вела богемную жизнь. Отклонила два предложения руки и сердца, а потом заарканила моего отца. А потому я верила, что она способна на великие дела. Отец говорил о ней в третьем лице, когда притягивал к себе, чтобы поцеловать:

– Знаешь, что она была чирлидером?

На обед отец приготовил пасту, а я разложила на тарелке буррито из Terra Vera – черные бобы, соус сальса и авокадо в лаваше, – порезав на кусочки, как японские роллы. В тот момент мне нравились чистота и умеренность нашей диеты, не перегруженный мебелью интерьер, обнажавший красоту скелета дома – балки, словно ребра, – и то, что дверь никогда не запиралась и кто угодно мог войти. Садовник посадил ромашки между камнями мощеной дорожки, и когда я шла по ней, от нее поднимался тонкий аромат. Мы ели всю эту здоровую еду за круглым деревянным столом на кухне, с краю стоял высокий детский стульчик брата. В такие моменты – когда в доме были гости, брат хлопал по пластиковому столику, отец напевал, накладывая пасту с кубиками авокадо, щедро политую его роскошным оливковым маслом, – я чувствовала, будто я часть семьи.

Единственной проблемой были руки. С тех пор как я переехала, они вели себя так, будто существовали сами по себе, и это бросалось в глаза. Они то неловко порхали и жестикулировали, то безжизненно свисали самым неестественным образом, чего, как мне казалось, нельзя было не заметить. Я все время их стыдилась. Когда мы садились за стол, я про себя молила их не предавать меня. Но все же почти каждый вечер за ужином я разбивала стакан.

Меня приводила в ужас мысль, что отец с Лорен однажды скажут, что я ничтожество, что они разочаровались во мне, что я неряшлива и отвратительна и только и делаю, что ломаю все вокруг, как младенец. А ведь у них уже был младенец. Как плохо я вписывалась в их семейный портрет! Я это видела и чувствовала. Они совершили ошибку, когда позволили мне жить с ними; я не понимала, какое место занимаю среди них. И эта непреходящая тревога – вкупе с безмерной благодарностью, разрывавшей меня изнутри, – побуждала меня слишком много говорить, расточать комплименты, отвечать согласием на любую их просьбу в надежде, что, угождая, я смогу вызвать их сочувствие и любовь. Они забрали меня из тусклой жизни в свой прекрасный дом, она была сильной и умной, он – гением с идеальным вкусом.

Я всячески обхаживала Лорен, срывала цветы лантаны в саду и осыпала ее ими, когда она возвращалась с работы. Я пыталась – безуспешно – выразить свою благодарность и доказать, что достойна быть здесь – я, когда-то утраченная дочь, которой им со Стивом, возможно, не хватало. Но мои руки продолжали вести себя так, будто хотели сорваться и улететь, и я по-прежнему била стаканы.

Как-то раз, вернувшись из школы, я подбежала к отцу и Лорен; они стояли во дворе под французским балконом, и толстые деревянные балки, удерживавшие его, оплетали зеленые побеги глицинии. Они обсуждали садовую архитектуру.

– Сколько калифорнийцев нужно, чтобы пожарить картошку? – спросила я. Я редко рассказывала шутки, но эту услышала в тот день в школе и подумала, что она может произвести на них впечатление. Мне она не показалась особенно забавной, но остальные ученики смеялись.

Отец с Лорен выжидающе посмотрели на меня.

– Ну и сколько? – спросил отец.